Леонид Конторович
Часть 1
Глава 18
Накануне именин
На следующий день к ним забежал Глеб Костюченко. От его крупной, крепко сколоченной фигуры, широких, размашистых движений и громкого голоса в комнате сразу стало тесно и шумно. Он много шутил, щекотал отбивавшихся Кольку и Наташу.
- Мария Ивановна, - говорил он, - ну и дали мы им.
- Кому?
- А вы разве ничего не слыхали? Ай-ай-ай, какая отсталость! Наши вышибли белопогонников из Губовки и Барановки. Всыпали им… Солидные трофеи: орудия, пулеметы, винтовки. В общем – склад. Ну и людишек прихватили. А красноармейцы на фронте взяли и стишки сочинили. Как раз в точку, ловко получилось. Сегодня в газете напечатали.
Рассказывая, Глеб сиял так, словно сам участвовал в разгроме белобандитов.
Наташа затеребила его за рукав бушлата.
- Расскажите, дядя Глеб, расскажите стихи.
- Наташа, по-нежнее, последний бушлатишко разорвешь, в тельняшке оставишь, - отбивался от нее Глеб Дмитриевич. – Мария Ивановна, умоляю, защитите меня от нее.
Мария Ивановна с напускным огорчением всплеснула руками:
- Не обижай, доченька, моряка, не обижай, милая, он у нас слабенький, хиленький, маленький – полкомнаты занял.
Все дружно рассмеялись, а громче всех – Глеб.
Наконец Костюченко многозначительно прищурился и вытащил из кармана газету:
- Слушать меня, только чур не перебивать, а то собьюсь с курса.
- Не будем! – закричали Колька и Наташа.
- Отставить. Начинаю:
Французам и британцам,
И всем американцам,
Душителям Руси,
За пушки, пулеметы,
Винтовки, самолеты –
Огромное мерси!
Что новое сраженье,
То новое снабженье.
Военного добра –
Высокая гора!
Спасибо вам, бароны,
За ружья и патроны,
Снабжай через беляка
Армейца-храбреца.
Дети развеселились, Наташа громко распевала: «Спасибо вам, бароны, за ружья и патроны…»
Глеб поднял руку:
- Концерт окончен! – сунув Марии Ивановне небольшой пакет с рыбой, Глеб Дмитриевич поздравил ее с днем рождения, напомнил ребятам, чтобы завтра с утра явились на Волгу на распиловку дров и ушел…
Еще вечером Наташа и Колька договорились написать Марии Ивановне поздравительное письмо. И теперь, улучив минуту, когда она вышла, сели за стол.
- А как же начнем? – спросила Наташа, очищая бумажкой перо. – Только не думай долго, а то мама придет.
- Как же не думать? – говорил Коля, мучительно ища первые слова. – Как начать?
Они посмотрели друг на друга и погрузились в размышления.
- Вот что, - предложил через некоторое время Колька, - давай так…
- Знаю, знаю, - закричала Наташа, - подожди, я сама, я первая скажу, да. Слушай… «Дорогая наша мама»… писать?
- Нет, - решительно пережил Колька. – Лучше будет как оно по правде, пиши: «Дорогая мама и тетя Маша…» Согласна?
Наташа кивнула головой.
- Тогда пиши… Ну, что ты так медленно, - Колька торопил Наташу, боясь, что все мысли вылетят у него из головы. К тому же каждую минуту могла зайти Мария Ивановна. – Ну, скоро?
- Да что ты привязался? Садись сам пиши. Строчит, как швейная машинка, а я поспевай. Видишь, стараюсь, буквы покрасивее вывожу, ну, смотри, видишь, да?
- Причем тут швейная машина? – с обидой отодвинулся от нее Колька. – Я тоже хочу, чтобы лучше получилось.
Он загрустил. Нет его матери. Ее дня рождения уже не праздновать. Они всегда отмечали это событие. Последний раз Колька принес ей сирень. Мать прижала к лицу цветы, вдыхала их аромат и гладила по голове Кольку. «Милый ты мой», - несколько раз повторила она.
По Колькиному лицу Наташа догадалась о его настроении. Она мягко коснулась его руки.
- Ну, давай… Я поспею, можешь говорить быстро-быстро, как пулемет.
Они написали:
- «Дорогая мама и тетя Маша! Сегодня вам исполнилось пятьдесят лет. Мы любим вас и желаем много-много счастья!»
Поставили свои подписи. Сперва Наташа, а затем Колька. По нескольку раз перечитали написанное, остались довольны.
- Хорошо, - сказала Наташа.
- Ничего не скажешь, - согласился Колька.
Особенно понравился конец письма, то место, где говорилось: «желаем много-много счастья».
После полудня пришла Мария Ивановна, прочитала лежавшее на комоде письмо, украшенное по бокам цветами, нарисованными Наташей, прижала к себе ребят и крепко расцеловала их. Наташа застеснялась:
- Ну что ты, мама, ну что ты!
- Дурочка ты, Наток. Дурочка еще.
Мария Ивановна выбрала самый лучший кусок вареной рыбы, положила на плоскую эмалированную тарелку, прикрыла белоснежным полотенцем и, захватив, как всегда, стакан чаю и ломтик хлеба, пошла наверх.
Наташа открыла ей дверь.
- Можно, я пойду с вами, - спросил Колька. Ему хотелось увидеть Андрея Ивановича.
- Сама управлюсь, - ответила Мария Ивановна.
У дверей кабинета Острова ее задержал белобрысый, с детскими пухлыми губами дежурный, лет восемнадцати. Он строго сказал:
- Нельзя. Занят. Слышишь, как шумят там.
Мария Ивановна нахмурилась.
- Неразумное болтаешь. Человека кормить собрались, а он «нельзя», - и, властным движением руки отодвинув часового, бесшумно вошла в кабинет.
Кроме Острова, там находилось еще трое: двое – крестьяне, а третий – военный. Они стояли у вороха одежды, сваленной на пол, и о чем-то горячо спорили.
Приземистый, с черной окладистой бородкой и строгими голубыми глазами крестьянин, обижаясь на военного, искал поддержки у Острова.
- Как же так, товарищ начальник! Прохор зря свою власть выказывает, очинно зря. Дело-то добровольное. Дала Евдокия сапоги, а ты ей не мешай, не моги. И вернуть их обратно не имеешь никакого такого права. Евдокия свое преподносит от чистого сердца.
Военный протестующе поднял руку.
- Загнул, брат, Иннокентий Дмитриевич. Разумный мужик, а такое говоришь. Я из этой деревни, - обратился он к Острову. – У Евдокии Никаноровны муж убит на фронте, детишек полна изба. Нуждается она…
- Товарищи, товарищи, так ничего не решим. Прошу по порядку, - сказал Остров. – Расскажите подробно, в чем дело, - обратился он к недовольному крестьянину.
- А чего говорить, - обозлился тот, - и так яснее ясного. Мы, то есть мужики и бабы села Николаевского, надумали всем народом помочь красным воинам. Бабы связали тридцать девять пар шерстяных носков, кроме того, собрали белья, овчинных шуб – верно. Не все новые – четыре, овчин столько же. И еще – папаха, гимнастерка и пиджак… Ну и там немного рыбы и хлеба сверх разверстки. Евдокия-то, солдатка, разумная баба – дала мужнины сапоги. А он, - указал крестьянин на военного, - узнал об этом и говорит: «Не надо, мол, отдайте обратно ей». Ну, где тут загиб? Где?
- Никакого загиба, - успокаивающе сказал Остров. – Большое вам спасибо за вещи, товарищи!
Он каждому крепко пожал руку и обратился к военному.
- Сапоги, конечно, придется возвратить, но осторожно, не обидев солдатку. Передайте ей и всем крестьянам большое пролетарское спасибо. Люди отрывают от себя последнее, чтобы поддержать защитников революции. Такой уж у нас народ, с большой душой и большим сердцем.
- Верно, - сказала Мария Ивановна. – Народ у нас такой – слов хороших, чтоб о нем сказать, не хватает.
Остров улыбнулся.
- А знаете, товарищи, даже враги вынуждены признать нашу силу. Как-то белогвардейская газета так и написала: коммунисты действуют не по принуждению, не за деньги, а по убеждению. А ведь это относится не только к одним коммунистам. Вся Россия, весь народ поднялся по убеждению, что так жить, как до сих пор, нельзя. Вот в чем гвоздь-то! Этого, к сожалению, не понимают наши враги. Впрочем, мы постараемся втолковать им это.
- Надо уму-разуму учить, раз не понимают! – строго сказал один из крестьян.
- Да и вас не мешает поучить, - решительно поставила на стол тарелку Мария Ивановна. – Второй день не евши, - показала она глазами на Острова.
Остров развел руками в смущении:
- Вот это нападение. Братцы, спасайте.
Бородатый рассудительно заметил:
- Чего спасать. Без еды негоже. Силы нужны. Пошли, ребята.
Хлеборобы вместе с военным попрощались и ушли.
Расправляясь с рыбой, Остров спросил:
- Как там Наташа и Колька?
- Ничего… Сегодня инструмент весь день собирали, наголодались. Сейчас по полведра супа съели.
Остров вдруг поперхнулся.
- Постойте, - только тут разглядев, что ест, повернулся он к Марии Ивановне, - а это что такое? Откуда? Чем вызван такой пир?
Мария Ивановна смутилась, потом твердо сказала:
- Мне уже пятьдесят лет, Андрей Иванович, всего за свой век повидала – и горя, и радости. Простому человеку тяжело жить. Он жадный к жизни, к хорошей. Пришла Советская власть – простой человек на ноги встал. Ему – почет, ему – уважение.
- Но… - попытался что-то сказать Остров.
- Нет уж, вы меня послушайте, - горячо прервала его Мария Ивановна. – Сызмальства работала без разгиба: пряла, боронила, жала. Знаете, как у нас дома, умывшись, вытирались? Мамка подолом, папка рукавом, а мы, ребятишки, так просыхали. Выросла, ушла на Волгу искать свою долю. На всю жизнь руки у меня рыбой пропахли. – Она посмотрела на свои руки не то с уважением, не то с сожалением.
В комнате слышалось тиканье часов. За окнами, неторопливо кружась, падал крупный снег.
- Замуж вышла. Наташа родилась. А потом убили мужа, ночами не спишь – слезы глотаешь, сердце кричать просится, а ты подушку кусаешь, молчишь. А нынче я… И все такие, как я. На свою дорогу вышли. Вот как, Андрей Иванович!
Остров, ничего не понимая, потер лоб:
- Вы хорошо сказали, Мария Ивановна. Очень хорошо… Только, - он посмотрел на тарелку.
Мария Ивановна строго сказала:
- Это сегодня Костюченко… Пятьдесят лет мне сегодня исполнилось.
Остров встал. Лицо его посерьезнело. Он подошел к женщине, взял ее руку.
- Пятьдесят лет? Поздравляю вас, Мария Ивановна, желаю много лет жизни. И чтобы все было так, как вы хотите.
Он на секунду задумался, вернулся к столу, выдвинул ящик. В его руках оказался выдавший виды сборник стихов Пушкина. Любимая книга, с которой он никогда не расставался. Андрей Иванович, прощаясь с томиком, подержал его на ладони, потом раскрыл и негромко прочел:
Товарищ, верь, взойдет она,
Заря пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна
И на обломках самовластья…
- Возьмите себе на память, Мария Ивановна, - сказал он, протягивая ей книгу.
Мария Ивановна почувствовала, что значила для него эта книга. Но как отказаться от подарка?
- С грамотой у меня плоховато, - нашлась Мария Ивановна. – Пускай остается у вас, Андрей Иванович.
- Ничего, - сказал Остров. – Учиться никогда не поздно. Скоро все учиться будем.
Мария Ивановна бережно взяла томик.
- Спасибо, Андрей Иванович, - и собралась уйти.
Остров задержал ее.
- А рыба?
- А рыбу, - суровым командным тоном сказала Мария Ивановна, - а рыбу вы съедите в честь дня моего рождения.
- Ваши именины, а мне подарок?
- Какой же это подарок? – совсем рассердилась Мария Ивановна. – Неужели вы хотите меня обидеть? В кои времена свежемороженый судак, а вы…
Остров весело рассмеялся.
- Сдаюсь, сдаюсь! Вы же замечательный агитатор… А знаете – это мысль. – Он внимательно, как на нового человека, посмотрел на нее. – У нас на консервном заводе много женщин, и ни одного агитатора.
- Что вы, - вспыхнула Мария Ивановна, - да меня засмеют. Какой я агитатор?
- Замечательный, - лукаво улыбнулся Остров. – На собственном опыте убедился.
(продолжение следует)
Комментарии
Отправить комментарий